— Он не сразу согласился на Новосибирск: верил, что в Петербурге ему будет лучше. Хорошо, что у нас имелась история болезни. Мы ее открыли и показали ему: «Смотри, у тебя была стопа, а сейчас ее нету. Ты хочешь, чтобы не было еще голени, а потом бедра? Ты жил в приюте, а сейчас живешь здесь. Ты можешь поехать в этот приют? Нет, не можешь. Он для тебя закрыт за нарушение режима. А вот этот приют не приспособлен для людей с ограниченной мобильностью». Это был откровенный разговор.
Пока мы перевязывали раны, Алексей решил, что зима на носу, и если он останется на улице, для него все может закончиться плохо.
Помню, в первый раз мы приехали к нему в районе полуночи. У Алексея все болело: раны были в очень запущенном состоянии, но вполне себе перспективны для заживления. Просто требовался уход: понятно, что не на улице.
Переодели Алексея полностью. К нам подошли какие-то подростки, спросили, что мы делаем. Я думал: будет гоп-стоп. Оказалось, подростки «в шоке» от того, что к этому мужику, которого они видят регулярно, поскольку рядом живут, и который пьет «Охота крепкая», приехал фургон, и из него вышли какие-то люди. Эти люди переодевают человека в чистое, перевязывают ему раны, отделяют от ног гнойные ошметки с опарышами.
В общем, с ребятами мы пообщались, даже передали информацию о нашем
телеграм-боте: чтобы подростки не поджигали бездомных, как это, к сожалению, иногда бывает, а сообщали о них.
Кроме того, мы были на связи с местными жителями, просили их не выгонять Алексея, чтобы не потерять его из поля зрения; сообщили, что мы им занимаемся.